СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 3
ГЛАВА 1. ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР - ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО 5
ГЛАВА 2. РОМАН Ю. Н. ТЫНЯНОВА «КЮХЛЯ» 18
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 26
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 27


ВВЕДЕНИЕ
Тема пушкинского окружения была и остается одной из важнейших в пушкиноведении. Точно так же, как биография Пушкина неотделима от его творчества и не может изучаться в отрыве от него, личность поэта не может быть правильно понята вне связи с жизнью людей, которые были ему близки и дороги. В свою очередь, такое рассмотрение помогает ощутить особую «ложность, политическую и социальную противоречивость време¬нен, в котором жили Пушкин и его друзья». Био¬граф Пушкина Ю. М. Лотман обоснованно начинает свою книгу с утверждения: «В редкую эпоху личная судьба человека шла так тесно связана с историческими событиями — судьбами государств и народов,— как в годы жизни Пушкина» .
Круг друзей Пушкина в литературе о нем подчас неоправ¬данно расширяется: понятие «друг» фактически становится сино¬нимом понятия «знакомый Пушкина». Нужно ли доказывать, что на самом деле это было не так? Личных, истинных друзей у каждого человека, даже такого отзывчивого на дружбу и чут¬кого к людям, как Пушкин, не столь уж много. Даже из числа товарищей по Лицею, столько значившему в его судьбе, мы включили лишь семь имен. Быть может, спорными остаются еще несколько — но не более. Определяющим фактором для «выбора» друзей Пушкина должна быть прежде всего глубина взаимного духовного воздействия, близость душевных побуждений и со¬кровенных мыслей.
Друзья Пушкина были не только людьми, с которыми он щедро делился мыслями и чувствами, неисчерпае¬мыми богатствами своего гения,) но от которых он получал по¬стоянный ответный отклик, импульсы к творчеству и обыкновен¬ную человеческую поддержку. «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь, вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет» ,— призывал Жуковский. И они, вольно или не-вольно, соединились для этого. Тем горше читать те страницы жизни Пушкина, где говорится о непонимании, о долгом или коротком отчуждении даже самых преданных его друзей.
В сущности, о многих дружеских связях Пуш¬кина можно было бы сказать:
Меж ними все рождало споры
И к размышлению влекло;
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду,
Все подвергалось их суду.
(«Евгений Онегин»).
Одним из лицейских друзей юного Александра Пушкина был Вильгельм Кюхельбекер. Их связывали душевные дружеские отношения всю жизнь. Их переписка представляет несомненный интерес не только для пушкиноведов и исследователей творчества А. С. Пушкина, но и для всех любителей поэтического творчества пушкинской эпохи.
Жизнь и творчество В. К. Кюхельбекера неразрывно связаны с жизнью великого русского поэта, но и его собственная судьба и творческие искания привлекали внимание литературоведов. Наиболее значительным оказался вклад замечательного писателя и ученого – биографа многих выдающихся исторических личностей Ю. Н. Тынянова. Его роман «Кюхля» - самое значительное и, пожалуй, единственное произведение, посвященное одному из любимых друзей А. С. Пушкина. Пушкинская эпоха и люди, творившие в этот период, остаются предметом пристального внимания литературных исследователей, поэтому выбранная нами тема не утратила своей актуальности до сих пор. Объектом нашего исследования является В. К. Кюхельбекер, целью работы – его жизненный и творческий путь.


1. ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР - ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО
Поэт и революционер-декабрист Вильгельм Кю¬хельбекер вспоминал о своем детстве: «Я по отцу и по матери точно немец, но не по языку; — до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык — русский, первыми моими наставниками в рус¬ской словесности были моя кормилица Марина, да няньки мои Корниловна и Татьяна».
В 1811 г. известный военачальник, в недальнем будущем — герой Отечественной войны, родственник Кюхельбекеров М. Б. Барклай-де-Толли помог опре¬делить Вильгельма в Царскосельский лицей. Так была подготовлена встреча, которая навсегда «прикрепила» к имени Кюхельбекера определения, привлекающие внимание читателей разных поколений: друг Пушкина; лицейский товарищ Пушкина; поэт пушкинской поры.
Вильгельм Кюхельбекер родился в Петербурге в семье саксонского дворянина Карла Генриха Кюхель¬бекера, в 1770-х годах перебравшегося в Россию. Че¬ловек образованный (он учился в Лейпцигском уни¬верситете одновременно с И.-В. Гете и А. Н. Радище¬вым) и деловой, Кюхельбекер-старший довольно успешно поднимался по служебной лестнице при Павле I. Он управлял Каменным островом, был пер¬вым директором Павловска и получил в награду име¬ние Авинорм в Эстонии, где прошли детские годы бу¬дущего поэта. Дворцовый переворот 1801 г. оборвал карьеру немецкого эмигранта при русском дворе, а после его смерти (1809 г.) семейство Кюхельбекеров и вовсе оказалось без всяких средств. Единственное утешение состояло в том, что старшая сестра Виль¬гельма Юстина Карловна вышла замуж за филолога и педагога Г. А. Глинку и взяла на себя заботу о ма¬тери, сестре и двух братьях. Забота оказалась труд¬ной и долголетней: братья Вильгельм и Михаил в 1825 г. стали декабристами и ушли в тюрьму, на каторгу, в сибирскую ссылку. А Юстина Карловна все хлопотала, все пыталась чем-то помочь — хотя бы вызволить из Сибири и поселить у себя племян¬ников...
Содействие М. Б. Барклая-де-Толли подоспело во¬время. Лицей замышлялся как заведение для подго¬товки высокопоставленных чиновников; мать и сестра Вильгельма очень надеялись на его неординарное бу¬дущее. В конечном итоге добрые женщины, обожав¬шие своего Вильгельма, не ошиблись — имя Кюхель¬бекера стало знаменитым и славным в нашей исто¬рии,— но им обеим не суждено было об этом узнать. Зато забот, тревог и горестей выпало на долю семьи Кюхельбекеров сверх меры.
В Лицее Кюхельбекеру на первых порах пришлось нелегко. Неуклюжий; вечно занятый своими мысля¬ми, а потому — рассеянный; готовый взорваться как порох при малейшей обиде, ему нанесенной; вдобавок глуховатый (не всегда, а припадками, которые насту¬пали неожиданно), Кюхля был поначалу предметом ежедневных насмешек товарищей, подчас вовсе не беззлобных. Он даже с горя пытался утопиться в пруду, но ничего не получилось: его благополучно вы¬тащили, а в лицейском журнале появилась смешная карикатура. Чего только не вытворяли с бедным Кюхлей — дразнили, мучили, даже суп на голову выли¬вали, а уж эпиграмм насочиняли — не счесть.
Пушкин тоже посмеивался иногда над Виленькой — «уродом пресовершенным», как звали его в Лицее, но очень скоро разглядел и оценил те свойства Кюхельбекера, которые заслуживали не иронии, а самого высокого уважения.
Вильгельм был прямодушен и неколебим во вну¬шенных с детства и укрепленных чтением принципах добра, справедливости, самоотвержения в любви и дружбе. Он лучше других лицеистов знал литературу, историю, философию и необычайно щедр был в своей готовности делиться знаниями. Когда в статье о Дельвиге Пушкин вспоминает, как много почерп¬нул тот из совместных чтений с одним из товари¬щей — «живым лексиконом и вдохновенным коммен¬тарием»,— он, разумеется, имеет в виду Кюхельбекера . Статья предназначалась для печати, и имя узни¬ка-декабриста нельзя было произнести вслух. Боль¬шое значение в духовной жизни лицеистов имел руко¬писный «Словарь» — точнее, конспект прочитанных сочинений, который вел Кюхельбекер при участии нескольких друзей, в том числе Пушкина. В черновом варианте стихотворения «19 октября» (1825) Пушкин вспоминал:
Златые дни! Уроки и забавы,
И черный стол, и бунты вечеров,
И наш словарь, и плески мирной славы,
И критики лицейских мудрецов!
Под заголовком «Рабство» в «Словаре» помещено, например, следующее рассуждение: «несчастный на¬род, находящийся под ярмом деспотизма, должен помнить, если хочет расторгнуть узы свои, что тира-ния похожа на петлю, которая суживается от сопро¬тивления. Нет середины: или терпи, как держат тебя на веревке, или борись, но с твердым намерением разорвать петлю или удавиться». Записывая это, будущий декабрист еще не знал своей судьбы, но у Кюхельбекера слово с делом никогда не расхо¬дилось.
Кюхля писал стихи (вначале неумелые и косно¬язычные), но при этом преклонялся перед стихами звучными и тонкими по мысли. Талант Пушкина был для него поразительным откровением. Восхищение Пушкиным и трогательную любовь к великому поэти¬ческому дару своего школьного товарища Кюхельбекер пронес через всю жизнь. При этом если ему не нравилась какая-то строка или, скажем, глава «Оне¬гина», он не только не скрывал этого, но выступал с критикой в журналах — резко, даже вызывающе. Ли¬тературные идеалы, высокие принципы русской сло-весности, как он их понимал, были для него превы¬ше всего. Пушкин скоро различил эти особенности Кюхельбекера, нежно его любил, терпел частые выпа¬ды, вспышки гнева и все причуды Кюхли. Но для это¬го нужно было быть Пушкиным или Дельвигом. Не все, кто встречался на жизненном пути Кюхельбеке¬ра, отличались такой гибкостью ума и чуткостью души.
Первое напечатанное стихотворение Пушкина «К Другу стихотворцу» обращено именно к Кюхель¬бекеру. Юношеские размышления о роли и назначе¬нии поэта в этом произведении опираются на кон¬кретную жизненную основу. Речь идет о начальных неуклюжих поэтических опытах Кюхельбекера:
Страшися участи бессмысленных певцов,
Нас убивающих громадою стихов!
Но удивителен не столько этот совет, сколько воз¬ражение, которое вкладывает пятнадцатилетний ав¬тор в уста другу стихотворцу:
Но что? ты хмуришься и отвечать готов;
Пожалуй,— скажешь мне,— не трать излишних слов;
Когда на что решусь, уж я не отступаю,
И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.
Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,
Сердись, кричи, бранись,— а я таки поэт.
Нужно было очень тонко понимать характер Кю¬хельбекера, чтобы написать это. «Когда на что ре¬шусь, уж я не отступаю!» — таков был один из важ¬нейших жизненных принципов этого человека. Он осуществил его в дружбе, в литературе и в жизни — в декабрьский день 1825 года, который превратил не¬имущего и малоизвестного петербургского поэта в «опасного государственного преступника», строго охраняемого всем могуществом царской власти.
Сущность своих взаимоотношений с поэтической музой, угаданную Пушкиным, Кюхельбекер опреде¬лил в письме к племяннику, написанном из одиночной камеры в начале 30-х годов: «Никогда не буду жалеть о том, что я был поэтом; утешения, которые мне доставляла поэзия в течение моей бурной жизни, столь велики, что довольно и их... Поэтом же наде¬юсь остаться до самой минуты смерти, и признаюсь, если бы я, отказавшись от поэзии, мог купить этим отречением свободу, знатность, богатство, даю тебе слово честного человека, я бы не поколебался: го¬ресть, неволя, бедность, болезни душевные и телесные с поэзиею я предпочел бы счастию без нее» . Едва ли даже сам автор этого письма помнил, до какой сте¬пени цитированные строки похожи на прозаическое переложение стихотворения Пушкина «К другу сти¬хотворцу»!
Как ни «сердились, кричали, бранились» по его ад¬ресу, но Вильгельм Кюхельбекер стал подлинным русским поэтом. Он учился всю жизнь, многое, вос¬приняв от других поэтов, начиная с Ломоносова, Дер-жавина и кончая Баратынским и Лермонтовым. Бле¬стящий знаток русской поэзии К. И. Чуковский неда¬ром однажды воскликнул: «Да знаете ли вы, какие у Кюхельбекера есть стихи?! Пушкинские!» Высоко ставя предназначение стихотворца, умирающий, больной Кюхельбекер в одном из последних стихотво¬рений, названном «Участь русских поэтов», писал:
Горька судьба поэтов всех племен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию:
Для славы и Рылеев был рожден;
Но юноша в свободу был влюблен...
Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,
Прекрасной обольщенные мечтою,
Пожалися годиной роковою...
Бог дал огонь их сердцу, свет — уму,
Да! Чувства в них восторженны и пылки,—
Что ж? их бросают в черную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки...

Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных,
Или рука любовников презренных
Шлет пулю их священному челу;
Или же бунт поднимет чернь глухую
И чернь того на части разорвет,
Чей блещущий перунами полет
Сияньем обнял бы страну родную.
В «черной тюрьме» и «безнадежной ссылке» вла¬чили свои дни поэты-декабристы и среди них Кю¬хельбекер; «болезнь навела... мглу» на очи Ивана Козлова (Кюхельбекер писал это стихотворение уже полусле-пым); «презренный любовник» — Дантес; наконец по¬следние строки — об ужасной смерти Грибоедова. Далеко глядел Пушкин, когда предупреждал дру¬га стихотворца о небывалой трудности поэтической стези («катится мимо их Фортуны колесо»), когда с печалью говорил о поэтах земли: «их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон». Кюхельбекеру до¬стался бесконечный «ряд горестей» и даже тени «гре¬мящей славы» не довелось ему узнать. Но никогда он не пожалел, что стал в ряд с теми, о ком скорбел в «Участи поэтов».
Из Лицея Кюхельбекер (он окончил с серебряной медалью), как и Пушкин, был выпущен в Главный архив Иностранной коллегии. Но «шаркуном» - чиновником он не мог стать по самой своей природе; вот и получилось, что бедствия подстерегли его чуть ли не у лицейского порога. Он даже собирался покинуть Петербург и учительствовать где-то в глуши, но мать воспротивилась, и, в конце концов нашлось Вильгель¬му место преподавателя российской словесности в том самом Благородном пансионе, где учились Лев Пуш¬кин, С. А. Соболевский, П. В. Нащокин. Все они го¬рячо любили энтузиаста-словесника, воспитывавшего в них не только литературный вкус (на этот счет чутье у Кюхельбекера было отменное, хотя, бывало, он увлекался и превозносил авторов слабых), но и беззаветную любовь к Отечеству. Одновременно он взял и частный урок: обучал основам наук способно¬го, но ленивого мальчика Мишу Глинку — будущего великого композитора. Кажется, это был единственный период в жизни Кюхельбекера, когда директор Лицея рискнул написать про него: «Кюхельбекер жи¬вет как сыр в масле... присутствует очень прилежно в обществе любителей словесности, и... в каждый почти номер «Сына Отечества» срабатывает целую кучу гекзаметров. Кто бы подумал, когда он у нас в пруду тонул, что его на все это станет?» Он был участником празднования самых первых лицейских годовщин в 1817 и 1818 гг.— вместе с Пушкиным и другими лицеистами в октябрьские дни ездил в Царское Село, вспоминая прекрасные времена лицей¬ского братства. В 1819 г. он, правда, ухитрился по¬вздорить с Пушкиным и даже вызвать его на дуэль за очередную эпиграмму с вошедшими потом чуть ли не в пословицу словами: «и кюхельбекерно и тошно». Но Пушкин стрелять в Кюхельбекера не стал, а бро¬сил пистолет. Тут же они помирились.
Однако уже весной 1820 г. мирные будни Кюхли были нарушены: узнав, что Пушкину грозит царская расправа, Кюхельбекер, даже не оглянувшись на свои скромные жизненные блага, с таким трудом добытые, ринулся на защиту друга. Он прочитал в Вольном об¬ществе любителей словесности стихотворение «Поэты»:
И ты — наш новый Корифей,
— Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана? —
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времен.
Сразу же после публичного чтения этих стихов министр внутренних дел получил донос на Кюхельбе¬кера. Тучи сгущались теперь над головою двух поэтов. К счастью, помог третий: Дельвигу предложи¬ли место секретаря при богатом вельможе А. Л. На¬рышкине, отъезжавшем в заграничное путешествие, и Дельвиг отказался от выгодного предложения в пользу Кюхельбекера.
6 мая 1820 г. уехал в ссылку Пушкин, 8 сентября 1820 г. отправился за границу Кюхельбекер. С тех пор они встретились один-единственный раз и пробыли вместе несколько минут, пока их не растащили жан¬дармы...
Обязанности секретаря Кюхельбекер, по-видимому, исполнял с прохладцей. В Германии он посетил Гёте — университетского однокашника своего отца. В дневнике Кюхельбекер записал об этом в довольно будничном тоне: «Мы, наконец, довольно сблизились: он подарил мне на память свое последнее драматиче¬ское произведение и охотно объяснил мне в своих стихотворениях все то, что я мог узнать единственно от самого автора... Гёте позволил мне писать к себе и, кажется, желает, чтобы в своих письмах я ему объ¬яснил свойство нашей поэзии и языка русского: счи¬таю приятной обязанностью и по возвращении в С.-Петербург займусь этими письмами, в которых особенно постараюсь обратить внимание на историю нашей словесности, на нашу простонародную по¬эзию» . Обстоятельства последних лет жизни, прове¬денных Кюхельбекером на свободе, помешали ему выполнить это обещание.
В Париже он прочитал несколько лекций о лите¬ратурной жизни России разных периодов. Лекции бы¬ли полны свободолюбивых идей, ненависти к деспо¬тизму и читались без оглядки на бдительное око царских слуг. Русское посольство во Франции немед¬ленно приняло меры: Кюхельбекер был выслан в Россию.
В кишиневской, одесской, псковской ссылке Пуш¬кин постоянно думает о Кюхельбекере; он следит за его литературной судьбой, вместе с Вяземским безус¬пешно пытается пристроить его на службу в Одессу. Однако с тех пор, как Кюхельбекер примкнул к литературной группе, которую принято называть младшими архаистами (главными представителями ее были А. С. Грибоедов и П. А. Катенин), пути ли-цейских друзей-поэтов несколько разошлись. Добрей¬ший Дельвиг упрекал его: «Ах! Кюхельбекер! Сколь¬ко перемен с тобою в 2—3 года... Так и быть. Грибо¬едов соблазнил тебя. На его душе грех». Однако, само по себе «антиромантическое» изменение литературных позиций не отдалило бы Кюхельбекера от Пушкина. Великий поэт с живым интересом относился к лите¬ратурным поискам «младших архаистов» и не раз доказывал это в статьях и письмах. В сущности, ему была близка мысль Кюхельбекера: «Вера праотцов, нравы отечественные, летописи, песни и сказания на-родные — лучшие, чистейшие, важнейшие источники для нашей словесности» .
На беду Кюхельбекер, по-видимому, усмотрел для себя нечто обидное в письмах Пушкина петербург¬ским знакомым, которые усердно распространял без надобности Лев Сергеевич. Блестящий исследователь литературных взаимоотношений поэтов пушкинского круга, биограф Кюхельбекера Ю. Н. Тынянов, пред¬полагает, что в первой половине 1822 г. Кюхельбекер написал Пушкину какое-то письмо, до нас не дошед¬шее. Пушкин, в свою; очередь, довольно резко кри¬тиковал некоторые стихи Кюхельбекера (например, потешался над нелепым выражением «резвоскачущая кровь»). Со своей стороны, Кюхельбекер был неспра-ведлив к некоторым сочинениям Пушкина, порой по¬спешая со скороспелыми выводами. Он отмечал в дневнике: «Господина Онегина (иначе же нельзя его называть) читал, есть места живые, блистательные, но неужели это поэзия?» Он требовал открытой граж¬данственности и публицистического пафоса и не при¬нял — или не хотел принять — тона, избранного Пуш¬киным в первых главах «Онегина». Между тем созда¬тель «Онегина», давно сменивший «гнев на милость» (он еще из Одессы писал общему знакомому о Кю¬хельбекере: «Он на меня надулся, бог весть почему. Помири нас»), ждал в Михайловском «запоздалого друга», надеясь поговорить «о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о славе, о любви». Кюхельбекер собирался поехать к Пушкину, но так и не успел этого сде¬лать.
Последние годы перед восстанием декабристов бы¬ли для него нелегкими. Вернувшись из Европы, он от¬правился служить на Кавказ в должности чиновни¬ка «по особым поручениям». Однако особых поруче-ний он не исполнял, и генерал Ермолов вынужден был вскоре отправить его восвояси за очередную дуэль. Единственным светлым пятном в то время бы¬ла для него окрепшая дружба с Грибоедовым, с кото¬рым он изо дня в день общался в Тифлисе. При нем сцена за сценой писалось «Горе от ума».
Ю. Н. Тынянов, может быть, несколько увлекаясь, усматривает в Чацком черты Кюхельбекера.
Почти весь 1822 год и первую половину 1823-го Кюхельбекер провел в деревне Закуп Смоленской гу¬бернии, принадлежавшей семейству его старшей сест¬ры. Он наблюдал сельскую жизнь и напряженно ра¬ботал над трагедией «Аргивяне», стихами, драматиче¬скими сценами и т. д.
Возвратившись из деревни и поселившись в Моск¬ве, Вильгельм Карлович совместно с В. Ф. Одоевским принялся за подготовку альманаха «Мнемозина», надеясь на успех денежный и литературный. Пер¬вая книжка «Мнемозины» принесла некоторый до¬ход, вторая едва себя окупила, третья была убыточ¬ной.
Пушкин, понимая, что Кюхлю поддержать необ¬ходимо — тому попросту не на что было жить,— дал в 4-ю книжку «Мнемозины» стихотворение «К морю». Там же помещены песни на слова Пушкина: «Татар¬ская песня» из «Бахчисарайского фонтана» (музыка В. Ф. Одоевского) и «Слеза» (музыка М. Л. Яковле¬ва). Но 4-я книжка все-таки оказалась последней — наступил декабрь 1825 года.
В 1825 г. Кюхельбекер перебирается в Петербург и оказывается в предгрозовой атмосфере приближаю¬щихся революционных событий. Ближайшими его друзьями становятся К. Ф. Рылеев, А. Бестужев, А. Одоевский. В «Алфавите декабристов», построен¬ном на материалах следствия, о Вильгельме Карло¬виче Кюхельбекере говорится: «Принят в Северное общество в последних числах ноября 1825 года. На совещаниях нигде не был; а 14-го декабря, узнав о замышляемом возмущении, принял в оном живей¬шее участие; ходил в Московский полк и Гвардейский экипаж. 14-го декабря был в числе мятежников с пистолетом, целился в великого князя Михаила Павло¬вича и генерала Воинова (уверяет, что, имея замочен¬ный пистолет, он целился с намерением отклонить других с лучшим орудием). По рассеянии мятежни¬ков картечами, он хотел построить Гвардейский эки¬паж и пойти на штыки, но его не послушали. После чего он скрывался побегом в разных местах, переодев¬шись в платье своего человека с ложным видом, в коем переправил год из 1823 на 1825. Пойман в Варшаве».
В общем, этот канцелярский документ достаточно точен в деталях. Но разве дано ему выразить тот не¬поддельный восторг, который охватил истинно поэти¬ческую натуру, самоотверженного человека — коллеж¬ского асессора Кюхельбекера при мысли о грядущей свободе? Разве поняли властители и судьи, что перед ними добряк, не способный и мухи обидеть, но готовый отдать жизнь за общее благо, готовый пойти «на пытки» и погибнуть во имя спасения дру¬зей?
Как ни странно, приметному, многим известному, ничего не смыслившему в конспирации Кюхле уда¬лось скрыться из Петербурга. Путешествуя по под¬дельному «виду» (т. е. документу), он побывал у род-ных и добрался до Варшавы. 30 декабря в петербург¬ских газетах появилось объявление: «По распоряже¬нию полиции отыскивается здесь коллежский асессор Кюхельбекер, который приметами: росту высокого, су¬хощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут; борода мало зарастает, сутуловат и ходит, немного искривив¬шись; говорит протяжно, от роду ему около 30 лет.— Почему поставляется в непременную обязанность всем хозяевам домов и управляющим оными, что ес¬ли человек таких примет у кого окажется прожива¬ющим или явится к кому-либо на ночлег, тотчас представить его в полицию: в противном случае с укрывателями будет поступлено по всей строгости закона». Приметы услужливо сообщил полиции Фад¬дей Булгарин. 19 января 1826 г. около Варшавы Кю-хельбекера схватили. На следствии он откровенно объяснил, какие именно обстоятельства побудили его примкнуть к восставшим: 1. Злоупотребления и взятки государственных служащих; 2. «Угнетение истинно ужасное» крепостных крестьян; 3. Упадок торговли и промышленности; 4. Развращение нравов в простом народе; 5. Недостатки воспитания и образования дво¬рянства; 6. Невежество простого народа; 7. Притес¬нения цензуры; 8. Республиканские убеждения. Все было изложено с самоубийственной откровенно¬стью — вполне в духе Кюхельбекера.
Он был причислен к преступникам, достойным казни «отсечением головы». Но его пощадили и броси¬ли в «черную тюрьму» на долгие годы.
Еще в Закупе в 1822—1823 гг. Кюхельбекер полю¬бил однофамилицу своего друга Авдотью Тимофеевну Пушкину. Он собирался жениться, когда «Мнемозина» немножко улучшит его материальные дела. Но тоже не успел.
15 октября 1827 г. фельдъегерь в сопровождении жандармов перевозил государственного преступника Кюхельбекера из Шлиссельбургской крепости в Динабургскую.
Пушкин не забывал Кюхлю никогда. Он сделал все, чтобы вернуть его в литературу — хотя бы под псевдонимами или анонимно. Сначала помогал Дель¬виг, располагавший «Северными цветами», «Подснеж¬ником» и «Литературной газетой», потом стало еще труднее. Несмотря на прямой риск, Пушкин напеча¬тал мистерию Кюхельбекера «Ижорский», книгу «Рус¬ский Декамерон», статью «Мысли о Макбете». Став издателем «Современника», Пушкин рассчитывал «пробить» в печать произведения Кюхельбекера, но получил категорический отказ III Отделения. Пушкин несколько раз писал Кюхельбекеру. Письма дошли до адресата, но не сохранились. Через родственников Кюхельбекера Пушкин направлял ему книги, в том числе и свои сочинения. В бумагах Пушкина сохра¬нился рукописный сборник стихотворений Кюхли...
14 декабря 1835 г. тюремные годы Кюхельбекера кончились. Он был отправлен на «вечное поселение» в Сибирь и присоединился к брату Михаилу в Баргу¬зине. Но у Вильгельма Карловича не хватило сил, здоровья и жизнестойкости, чтобы «адаптироваться» в сибирских условиях. Известно, как много сделали для развития Сибири, как умело приспособились к новой жизни, принося огромную пользу себе и другим, братья Бестужевы, Пущин, Волконский. Они умели сочетать физическую работу с духовной жизнью и проявили стойкость на поселении. Справедливости ради надо сказать, что у многих из них были мате-риальные средства, получаемые из дому. Кюхля был нищ, неумел, болен — сказались десять лет одиночно¬го заключения.
Он все же попытался «устроиться»: получил надел земли, построил дом и в январе 1837 г. женился на 19-летней дочери почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой. Но хозяйственные и семейные заботы не могли занять его душу и разум, а культурного круга в Бар-гузине фактически не оказалось. Заработки репетито¬ра были ничтожные, скоро и вовсе кончились.
В Баргузине узнал Вильгельм Карлович о смерти Пушкина. Он не мог даже плакать — не осталось больше душевных сил:
Итак, товарищ вдохновенный,
И ты! — а я на прах священный
Слезы не пролил ни одной:
С привычки к горю и страданьям
Все высохли в груди больной.
Но образ твой моим мечтаньям
В ночах бессонных предстоит,
Но я тяжелой скорбью сыт,
Но, мрачный, близ жены, мне милой,
И думать о любви забыл...
Там мысли, над твоей могилой!
Последние годы жизни Кюхельбекера были бес¬просветными. Он переезжал из Баргузина в Акшу, из Акши в Курган, из Кургана в Тобольск. И нигде ему не было ни пристанища, ни покоя. Жена его не пони¬мала, брат примирился с судьбой и всеми силами на¬лаживал хозяйство, чего никак не мог сделать Виль¬гельм. 3 марта 1846 г. он продиктовал И. И. Пущину заве¬щание и список своих рукописей, а 11 августа скон¬чался. Дети его, Юстина и Михаил, были взяты род-ственниками отца в Петербург и определены в учеб¬ные заведения под фамилией Васильевых. В 1856 г. амнистия декабристам распространилась и на детей Кюхельбекера: они получили право носить фамилию своего отца.


2. РОМАН Ю. Н. ТЫНЯНОВА «КЮХЛЯ»
Известному писателю и ученому Ю. Н. Тынянову посчастливилось приобрести все бумаги Кюхельбекера в начале 1930-х годов. Тынянов написал на этом материале роман «Кюхля», получивший очень большую известность, исследования «Пушкин и Кюхельбекер», «Архаисты и Пушкин» и ряд других. Но словно злой рок пресле¬довал лицейского чудака: в 1941 г. в блокадном Ле¬нинграде часть архива его исчезла. Но труд Тыняно¬ва не пропал: Кюхля стал знаменитым. Много раз из¬давались его стихотворения, избранные произведения других жанров; ни одна антология поэтов пушкин¬ского времени не обходится без его стихов. Литера¬туроведы продолжают архивные изыскания. В 1979 г. в серии «Литературные памятники» вышло превосходное издание дневника, статей и прозы Кюхельбеке¬ра — истинный памятник другу Пушкина, чистому сердцем человеку и одаренному писателю. Книга эта, по всеобщему признанию, стала лучшим художественным произведением о движении декабристов, хотя ее главным героем был человек, отнюдь не относившийся к числу наиболее значительных его участников.
Разумеется, Тынянов не стремился развернуто и всесторонне изобра¬зить всю историю декабризма. К своей задаче он и подошел не как историк, а как художник, хорошо знающий историю, воодушевленный определенной поэтической концепцией. Поэтому революционное движение лучших людей двадцатых годов XIX века против самодержавно-крепостнического строя и кульминационный момент движения — восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, его трагические итоги — все это дано в романе через судьбу, через историю жизни главного героя повествования, чьей гибелью оно завершается.
Роман Тынянова, его герой, его сюжет, стиль, манера повествования, ритм были полемически направлены не только против дореволюционной исторической беллетристики, но и против целой серии исторических пьес, занимавших в театральном репертуаре 1924—1926 годов значительное место. «Заговор императрицы» и «Азеф», «Фаворитка Петра I», «Петр III и Екатерина II», «Семь жен Ивана Грозного» — такие пьесы имели гром¬кий, а часто и длительный сценический успех. Эти драмы и мелодрамы, как и соответствующие кинофильмы 1924—1927 годов, удовлетворяли не столько потребности в переосмыслении истории, сколько в обнародовании ее «тайн», в приобщении к сенсационным ее фактам. Однако разоблачение позорных тайн прошлого, изображение «грязи у престола» в этих мелодрамах с увлекательной интригой совершалось художественными средствами, у этого же прошлого заимствованными.
Поэтическая концепция «Кюхли» исключала обращение к «тайнам» истории, к запутанной и захватывающей интриге. Не тайны истории, а ее драмы и трагедии, ее противоречивый ход, преломляющийся в драмах участников социально-политических движений России,— вот что увлекало родоначальников советского исторического романа.
К пониманию того, насколько смелым художнически и продуманным был выбор Тыняновым героя, может приблизить одно из высказываний Е. А. Баратынского, увидевшего в характере Кюхельбекера сходство с ха¬рактером «женевского чудака» (Жана Жака Руссо). Для Баратынского Кюхельбекер — человек «достойный уважения и сожаления, рожденный для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастья» .
В центре повествования об эпохе декабризма Тынянов поставил «чудака» — фигуру, согласно общепринятым представлениям, нетипиче-скую. Обращение к такого рода фигурам имеет, однако, свою традицию в русской литературе. Вспомним слова грибоедовского Чацкого: «Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож». Здесь уместно при¬вести и рассуждение «От автора», которым открываются «Братья Карамазовы». Ф. М. Достоевский говорит об Алеше: «это человек странный, даже чудак». Дают ли «странность и чудачество» право на внимание писателя? — спрашивает Достоевский и отвечает на этот вопрос неожиданно: «Чудак «не всегда» частность и обособление, а, напротив, бывает так, что он-то, пожа¬луй, и носит в себе сердцевину целого...» Достоевский тут же называет свои рассуждения «смутными», но они органически входят в систему его пред¬ставлений о возможностях и задачах литературы. Изображая фигуры «странные» и «нетипические», «наивные» и «смешные», литература, полагал Достоевский, способна постичь суть изображаемой эпохи, ее тенденций, поисков и идеалов, сконцентрированно выражаемых в человеческих отноше¬ниях и судьбах. Не случаен поэтому постоянный интерес Достоевского к «смешному» Дон-Кихоту. Но ведь своеобразным, благороднейшим и наивнейшим Дон-Кихотом предстает у Тынянова и Кюхельбекер, чья судьба изображена в ее подлинном и глубоком трагизме. Писатель не скрывал совершаемых его героем «нелепостей», но главное здесь — поступки, про¬диктованные несвойственным «нормальному» человеку воодушевлением, одержимостью высокими помыслами.
Неожиданным для повествования об исторических событиях оказался самый поэтический строй «Кюхли». Такое по¬строение «Кюхли», где время изображается не в своем спокойном и последо¬вательном протекании, а в «разрывах» и скачках, где действие резко переносится из одной точки пространства в другую, позволило писателю показать не только сдвиги в характере героя, контрастную смену его состоя¬ний, но и «вместить» в роман «образ времени», чреватого восстанием декабристов и его разгромом.
Была какая-то странность, некое противоречие между заглавием «Кюхля» и подзаголовком «Повесть о декабристе». «Кюхля» — слово необычное, и, конечно же, не имя, а, скорее всего ироническое прозвище. И прямо тут же на обложке — слова другие, говорившие о серьезном, о зна¬чительном, об одном из самых важных общественных движений в истории России — о декабризме. Контраст здесь явно входит в замысел автора: названием книги давалось понять, что на ее страницах речь пойдет о вещах непростых и противоречивых — лишь по видимости странных и даже смеш¬ных.
Сюжет романа разрастается и вширь и вглубь как бы рывками. Различ¬ные эпизоды жизни героя связываются при этом несколькими главными мотивами, характеризующими и его, и движение, в которое он втягивается.
Уже в первой главе — «Виля», камерной и семейной, когда мальчик пытается бежать из дома и затея эта проваливается, он «теряет почву под ногами». Мотив уходящей из-под ног почвы окажется одним из главных мотивов всего романа.
Из дома Кюхельбекеров, с его сентиментальной атмосферой, писатель, следуя популярному в кино принципу монтажа эпизодов, сразу же перено¬сит нас в Царскосельский Лицей. Здесь атмосфера совсем иная. Сюда проникает «волнами, кругами» идущий по всей стране страх перед набираю¬щей силу аракчеевщиной и ненависть к ней, нарастающее недовольство императором Александром I, его внутренней и международной полити¬кой. Тут бурлят страсти, резко проявляют себя симпатии и антипатии. Лицеисты втянуты в литературную борьбу, но живут не только ею. Одни хотят стать усердными слугами господствующего режима. Другие думают о служении не режиму, а родине. Третьим их будущее вовсе неясно.
На вопрос: «Куда вы собираетесь?» — Кюхельбекер отвечает: «Не знаю». И не потому, что у него нет способностей и пристрастий. Напротив: налицо и то и другое. Но, быть может, это «не знаю» — свидетельство не только беспомощности, но и нежелания приспосабливаться к сложившимся нормам и стремления строить жизнь по-своему? Может быть, в этом «не знаю» — предощущение того, что его судьба будет решаться какими-то обстоятельствами, теперь ему еще не ведомыми.
Нота грусти, временами звучащая и в первой главе, на заключительных страницах второй, хотя и названной иронически «Бехелькюкериада», стано¬вится господствующей. Пушкин читает Вильгельму свою «Разлуку» — строки еще не вполне самостоятельные, несвободные от ходовых поэтиче¬ских формул. Нарисованная Тыняновым сцена чтения этих стихов полна волнующей юношеской эмоцией ожидания, надежд и грустных предчув¬ствий. Состоятся ли любовь, пройдет ли жизнь в «счастливой тишине»? Изображением двух умолкших, растерянных, полных нежности друг к дру¬гу лицеистов, щемящей душу интонацией повествования Тынянов готовит нас к предстоящим драматическим событиям.
Сразу же вслед за лирической сценой прощания — глава с названием «Петербург». Потом будут главы, названия которых — «Европа», «Кав¬каз», «Деревня» — дают нам представление о том, как раздвигаются рамки сюжета. В главах «Сыны отечества», «Декабрь» и «Петровская площадь» местом действия снова становится Петербург, а главы «Побег», «Крепость» и «Конец» выводят нас далеко за пределы столицы.
Жизнь Кюхельбекера предстает в романе как странничество, как непрерывное скитальчество. Тынянов ничего тут не выдумывает, он верен правде дошедших до нас документов, фактов, свидетельств современников. Его роман можно было бы назвать документальным в том смысле, что все главные события, все обстоятельства жизни героев могут быть подтвержде¬ны сохранившимися документами. Свою задачу художник видел не в том, чтобы излагать документы или вкладывать в уста героев цитаты из них, а в том, чтобы, давая волю воображению, «заходить за документы», объ¬ясняя и трактуя факты, выявляя их скрытый смысл.
Неприкаянность Кюхельбекера, его скитальчество — факт документи¬рованный. Но что за этим скрывалось? Каковы тут были причины? Возво¬дить ли это в одну из доминант его жизни? Осмысляя эти вопросы, Тыня¬нов-романист опирается на письмо Грибоедова к своему другу С. Бегичеву от 9 сентября 1825 года из Симферополя, сделавшегося автору письма «тош¬нее Петербурга». Сообщение о переезде в новое место Грибоедов сопровож¬дает многозначительными размышлениями: «Отчего я туда пускаюсь что-то скрепя сердце? Увидишь, что мне там несдобровать, надо мною носятся какие-то тяжелые пары Кюхельбекеровой атмосферы, те, которые его ото¬всюду выживали...»
Как видим, еще до декабрьских событий, до того, как Кюхельбекера перевозили из крепости в крепость, прежде чем надолго заточить в одной из них, еще до того, как его скитания возобновились в Сибири, Грибоедов уже увидел в вынужденном скитальчестве друга характерную особенность и его жизни, и своего собственного существования. Слово «несдобровать» оказа¬лось пророческим относительно их обоих.
Что же происходит с Кюхельбекером и Грибоедовым, кто их «выжива¬ет», откуда это их скитальчество, ведущее к гибели? Отвечая на данные вопросы в двух первых своих романах, Тынянов полемизировал с традици¬онными точками зрения и резко их отвергал.
В дореволюционной буржуазной науке, а особенно в художественной литературе (например, в романах одного из писателей-символистов «Алек¬сандр Первый» и «14 декабря») декабристы часто представали людьми, оторванными от исторически-конкретных социальных противоречий своего времени и вовсе чуждыми интересам народных масс. Их движение трактова¬лось как чистая «интеллигентщина» — плод отвлеченной мечтательности, легкомысленных или болезненных фантазий. Взгляды эти были живучи и в первые пореволюционные годы.
Были ли декабристы и впрямь «беспочвенными» людьми? Тема «почвы» имеет важное значение в «Кюхле». Она тут, можно сказать, доми-нирует. Еще в первой главе книги, как мы помним, почва уходит из-под ног мальчика Вильгельма. Но вот прошло детство, закончен Лицей, начался Петербург. Казалось бы, в столице у Кюхельбекера все устраивается к луч¬шему. Завязывается даже что-то вроде романа с Софи Пономаревой. Но на деле происходит другое: «Почва уходила из-под ног Вильгельма. Часто ночью он вскакивал, садился на постели и смотрел, выкатив пустые глаза, на спящий как бы в гробу Петербург. Хладная рука сжимала его сердце и мед¬ленно — палец за пальцем — высвобождала... Подземные толчки потряса¬ли жизнь, и Вильгельм их болезненно ощущал. Каждый день эти толчки раздавались во всей Европе, во всем мире». Под ногами героя Тынянова почва истории колеблется революционным движением в Испании и национально-освободительной войной в Греции, студентом Зандом, убившим реакционера и шпиона Коцебу, ремесленником Лувелем, убившим герцога Беррийского, Пушкиным, «наводнившим» Рос¬сию «возмутительными» стихами и сосланным на юг...
Метафору колеблющейся почвы Тынянов еще больше усложняет словами: «Таков был календарь землетрясений европейских». Эти слова исходят не то от повествователя, не то от самого героя. Уже не колебаниям и толчкам уподобляются события, волнующие героя, а землетрясениям. Судьба героя соотнесена у Тынянова с реальной историей. Именно она становится поприщем деятельности Кюхельбекера. Причины его неприка-янности, его метаний и скитальчества не в оторванности от жизни, а, напротив, в остром ощущении стоящих перед родиной проблем и поисках путей к их решению. И тогда обнаруживается внутренняя связь между, казалось бы, разрозненными и случайными событиями жизни Кюхельбеке-ра, а сам он предстает перед нами активным участником главного обще-ственного конфликта своего времени — между дворянскими интеллиген-тами, вступившими на путь революционной борьбы, и противостоящей им самодержавно-крепостнической государственной системой. Так все более выявляются главные темы «Кюхли»: интеллигенция и общест¬венная реакция, интеллигенция и революционное освободительное дви¬жение.
Избрав героем романа о декабризме явного неудачника, осмеянного при жизни, человека, вступившего в тайное общество незадолго до восста¬ния, Тынянов разглядел в этой фигуре характернейшие черты идейного, духовного облика людей, поднявших восстание 14 декабря. В мечтаниях и метаниях Кюхли, в странностях его поведения, в его судьбе Тынянов обнаруживает резкое, порою эксцентричное выражение того, чем жили и Рылеев с его взрывающимся гневом, и Грибоедов с его тихой злостью, и Чаадаев с его надменностью, и Николай Тургенев с его ораторским пафо¬сом. Сближающая их всех страсть к уничтожению крепостнического рабства у Кюхельбекера, как и другие его страсти, принимает наиболее резкие, быть может, даже аффектированные формы.
Характер Кюхельбекера, трогательная чистота и возвышенность его чувств, пылкость сердца, непримиримого к несправедливости и жестокости, к любым формам порабощения человеческой личности, самая его доброта — все это позволяет Тынянову показать одну из важнейших, с его точки зрения, особенностей декабристского движения.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сама история, сама жизнь дописали эпилог к био¬графии Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Не¬обычайно много трудился он в годы тюрьмы и ссыл¬ки. Поэмы «Зоровавель», «Юрий и Ксения», «Сиро-та». «Агасвер», «Давид», роман «Последний Колонна», историческая трагедия «Прокофий Ляпунов», перево¬ды трагедий Шекспира «Макбет» и «Генрих IV» — это далеко не полный перечень написанного Кюхель-бекером. А ведь были еще лирические стихи, которые в последние годы становились все глубже по мысли, все яснее по языку:
Мне нужно забвенье, нужна тишина:
Я в волны нырну непробудного сна;
Вы, порванной арфы мятежные звуки,
Умолкните думы, и чувства, и муки.
Да! Чаша житейская желчи полна;
Но выпил же я эту чашу до дна,—
И вот опьянелой, больной головою
Клонюсь и клонюсь к гробовому покою.
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму,
И совести- грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы — милой отчизны...
Кроме того, сохранился еще и «Дневник» узника и поселенца Вильгельма Кюхельбекера — неопровержи¬мое свидетельство широты и глубины его взглядов, публицистического и критического дара.
После смерти Кюхельбекера остался сундук с не увидевшим свет при его жизни творчеством поэта. Этот архив представлял собой большое полное собрание ненапечатанных стихов и прозы Кюхельбе¬кера и его дневник.
Он попал к редактору журнала «Русская старина» М. И. Семевскому только через три десятка лет.



СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

1. Кюхельбекер В. К. Избранные произведения. В 2-х томах. Издание подготовила Н. В. Королева. М.—Л., 1967.
2. Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Издание подготовили Н. В., Королева, В. Д. Рак. Л., 1979.
3. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 4 т. М., 2001
4. Жуковский В. А. Избранные сочинения в 2 т. М., 1989
5. Керн А. П. Воспоминания. Дневники. Пе¬реписка. М., 1974.
6. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. I—XVII. М.-Л., 1937—1959.
7. Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1956.
8. Тынянов Ю. Н. Кюхля. М., 1981.
9. Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969.
10. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1—2. М., 1974.
11. Вересаев В. В. Спутники Пушкина. - М., 1937
12. Грот Я. К. Пушкин, его лицейские това¬рищи и наставники. Статьи и материалы. Изд. 2-е. СПб., 1999.
13. Друзья Пушкина. Переписка; Воспоминания; Дневники. В 2-х т. Т. 1 /Сост. биографические очерки и прим. В. В. Кунина.—М.: Правда, 1985.
14. Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л., 1982.
15. Писатели-декабристы в воспоминаниях современ¬ников. В 2-х томах. М., 1980. Т. 2
16. Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. I —СПб., 2004.
17. Черейский Л. А. Пушкин и его окружение: Словарь-спра¬вочник. Л., 1975.
18. Эйхенбаум Б. О прозе. Л., 1969.